Лонгрид

Ресторатор Андрей Деллос о любви, хитрости и «Шануаре»

Художник, декоратор и переводчик Андрей Деллос основал свой ресторанный дом более тридцати лет назад. «Афише–Рестораны» он рассказал о маминых духах «Шануар», чемпионате мира в Катаре, кризисе в ресторанном бизнесе и нездоровой любви к Москве.
Ресторатор Андрей Деллос о любви, хитрости и «Шануаре»

- С нашего интервью четыре года назад произошло столько эпохальных событий. И нельзя сказать, что все они были на благо ресторанной культуре. Как ваши рестораны чувствуют себя сейчас?

- Мы все проживаем непростой период. Я могу себя лишь поздравить с тем, что я не стал бороться за звезды «Мишлен». Потому что не уверен, что в России это было однозначно всем во благо. Мне хватило нашей нью-йоркской звезды «Мишлен», которую мы когда-то получили (ресторан Betony получил в 2013 году звезду гида. — Прим. ред.). Я в это уже наигрался. Я не поклонник этого гастрономического безумия, в которое ушли очень многие повара в мире.

- Можно ли сказать, что кризис сейчас переживают рестораны не только в России?

- Да, ресторанный бизнес во всем мире переживает тяжелый кризис, но он начался пятнадцать лет назад. Я видел разрушительный эффект этого кризиса. У меня очень много друзей-поваров во Франции, Америке, Италии, Германии. Я видел их попытки остаться в «высокой гастрономической гамме», но при этом выжить. Компромиссы, на которые пришлось идти мировой кухне, были чудовищные. И ни о каком «гастро» уже не могло идти речи. Конечно, людям как-то надо выживать. При этом они же не могли просто уйти в какую-то интересную аутентику. Нельзя! Он же повар гастрономического ресторана! У него были звезды «Мишлен»! Единственный на моем веку человек, который однозначно на это пошел и сделал это виртуозно, был великий ресторатор Ален Сандеренс. Как-то мы сидели с ним на площади Мадлен, где располагался его волшебный ресторан Lucas Carton, и он мне говорит: «Я тебя в ближайшее время удивлю». Я чувствую недоброе, потому что слышу что-то в его интонации, и говорю: «Чем же?» А он говорит: «Я отказываюсь от звезд „Мишлен“. Собираюсь делать кухню за 25–30 евро за ужин». Я говорю: «Ты это серьезно? Это будет реально сделать?» Он говорит: «Вот увидишь, что мне это удастся». Это первый ресторатор, который вернул звезды «Мишлен». И единственный, которому это удалось с резким разворотом в аутентичность. В общем, много всяких кульбитов вынуждены выделывать повара сегодня, но важна работа с продуктами, их поиск и создание. Например, когда берешь шефство над фермой и просто начинаешь обучать фермера, как создавать суперпродукт.

- А у вас есть такое?

- У нас несколько таких фермеров есть. Мы давно в это играем, но не особо рекламируем. Мы это начали еще до того, как это вошло в моду и превратилось в своеобразную самоцель. Все изменил, наверно, Ален Пассар, с которым у нас очень хорошие отношения. Он неоднократно приезжал в Москву и говорил много приятных вещей по поводу наших ресторанов, что было для меня очень важно! Потому что я к этому человеку испытываю глубокое, глубокое уважение, граничащее с восторгом. Провокатор! Гений! Выдающийся! Вот такая игра, когда она происходит на столь высоком уровне с продуктом, как работает L’Arpège, — это да! Все остальное, пардон, клоунада.

- Как думаете, куда нас вообще выведет эта история с кризисом, с ресторанами и не только с ними?

- Не знаю. Ресторанная система вынуждена была мимикрировать и ушла в некую обманку. Ресторанное дело — это все равно гастрономический театр. Но это не гастрономический обман, где все методы хороши! Как бы ты ни пудрил мозги клиенту, все хорошо, пока ты победитель. Но гастрономическая кухня все дальше и дальше отрывается от человека, и приводит это только к одному. Когда игра происходит на таком градусе провокации, уровень гениальности, который требуется от шеф-повара, просто начинает зашкаливать. Ведь я езжу немало по миру и захожу в ставшие очень быстро знаменитыми рестораны. И я тут же понимаю, в чем меня обманывают. Но я профессионал и считываю этот обман. А рядом сидит куча растерянных людей. Последний раз такой театр был, на секундочку, в Токио! Чтобы попасть в этот ресторан, который расписан на год вперед, мне пришлось задействовать высокопоставленных друзей моего японского партнера. Я мечтал туда пробиться, потому что шеф-повара, который создал этот ресторан, за четыре года до этого я бортанул из «Турандота».

- Вот как! Ну, у вас каждый ресторан — это история.

- И у меня возник комплекс неполноценности. Я решил, что я где-то просчитался. В итоге позвал 18 друзей: были японцы, русские, французы. Все мои токийские друзья, которые там работают или живут. Мне надо было понять, в чем я ошибся. И где-то на четвертой подаче они подняли на меня глаза и спросили: «Ты чего нас сюда привел?» И я понял, что я все-таки не идиот. Это была гениальная мимикрия. Провокационная. Но чудовищно невкусная. Это своеобразная карточка сегодняшнего мира. В этой погоне за провокацией, за шоу, забывается главное — вкус, текстуры, богатство вкуса, глубина вкуса, игра.

- Во главе угла маркетинг!

- Что это означает? Что все плохо? Нет. Это означает, что при такой игре планка сразу задирается на 100 метров вверх. Что-либо яркое получается в этой области только у абсолютных гениев, которых в мире единицы. Я просто не хочу рассказывать кучу позорных моментов от моих собственных друзей, французских шефов, которые пишут: «Посмотри, какое я место занял в мировом рейтинге!» А он там среди первых десяти! И я еду в город, где располагается этот ресторан. Шеф меня ждет. Стоит огромный стол внутри кухни, где нам устраивают шоу. Я сижу, и начинается борьба с мускулами лица, чтобы сдержать разочарование. Чтобы оно не вылезло наружу, потому что это ранит бедного парня. Я всегда говорил, что в кухне в наше циничное время главное не талант, а хитрость. Чем хитрее шеф-повар, чем он гибче в отрицательном смысле, и происходит вот это «любыми методами находиться в тренде», такие и выживают. Но над всем этим стояли и стоят гении. Все равно кухня — явление невероятно честное. Сколько ему ни делай макияж, все равно открытое забрало рано или поздно появится, как только ты остаешься тет-а-тет с тарелкой.

- То есть тренд и мода не победят вкусы?

- Нет, они существовали и будут существовать. Мода — это явление, основанное в той или иной степени на мыльном пузыре. И старинная история «А король-то голый!» существует уже не один век. Но доиграться можно до вот этого фильма «Меню», который я, в отличие от всех моих друзей, посмотрел не один раз! Я был в абсолютном восторге. У меня теперь два любимых фильма: раньше был «Повар, вор, его жена и ее любовник», а теперь и «Меню». А в области литературы это «Парфюмер» Зюскинда. Как художник, я воспринимаю мир через образы, через картинки. Но как человек, имеющий непосредственное отношение к гастрономии, я воспринимаю мир через запахи.

- Ресторан «Шануар», который вы сейчас открыли, по сути, в тренде, потому что в последнее время в Москве начали открываться места с французской кухней.

- Вот это, видит Бог, чистое совпадение! Слово даю! Я уже не в том возрасте, не в той весовой категории, чтобы в это играть. Я, как человек, приехавший в Париж 37 лет назад, чтобы работать там художником, сразу поселился в этих кафе и бистро. Я сидел там, обрастая друзьями, коллегами, единомышленниками. Чаще всего это было кафе La Palette напротив моего дома, где проводили время в основном художники, хотя меня никогда к ним не тянуло. Как только ты попадаешь в этот капкан, в этот «волшебный мир» французских кафе, понимаешь, что еда — вообще не про что. Кофе — бурда несусветная, что бы там ни рассказывали. Про чай даже неудобно вспоминать. Вино…ну, будем великодушны. Но все это вместе, вся вот эта вот жуть создает некую волшебную атмосферу, некий волшебный микромир, в котором ты принимаешь все условия игры. Который в любом другом месте ты бы не принял.

- Французская кухня — это миф? Или это все-таки разные форматы?

- Это не миф! Хотя большинство представителей интеллигенции произносят «французская кухня» с полуулыбочкой. Немножко с прищуром. Французская кухня не может быть мифом. Причина в том, что французы для себя, для любимых, кухню делали истово. Любой среднестатистический француз, если не гурман, но поесть он очень любит. Я не знаю вторую нацию, начиная с моего собственного папы, которая бы себя так нежно любила, как любят себя французы. И французская La joie de vivre как раз и основана на чудовищном, запредельном французском эгоизме и трепетной любви к себе, ненаглядным. А вот другой пример народа, который себя не очень любит, — это русские люди. И одна из глубочайших проблем России — это отсутствие истовой, трепетной, нежной любви к самим себе.

- Может, в этом и есть причина, почему рестораны французской кухни как-то в Москве не очень сильно задерживались? Все попытки открыть настоящий такой ресторан были не очень удачными.

- Я, как один из создателей очень серьезного гастрономического французского ресторана «Ле Дюк», могу это подтвердить. Притом что у меня был единственный шеф, имевший, что бы он ни открывал, три звезды «Мишлен». Мы ужинали с Аленом Дюкассом как раз в вечер перед началом ковида, три года назад, и он растроганно сказал: «Как мне жалко, что ушел Мишель дель Бурго. Он был одним из поваров, входящих в пятерку величайших поваров мира». Так вот этот величайший повар мира у меня проработал вообще-то 8 лет.

- Это срок!

- Тогда я уговорил его уехать в прямом смысле слова, потому что просто не знал, куда нам двигаться с ним. Он абсолютный гений! После этого он открыл немало ресторанов. И в первый же год получил три звезды «Мишлен». Ему уже просто по умолчанию давали, и все. Да, тогда существовало несколько сотен людей в нашей стране, которые сходили с ума от кухни «Мишлен». А все остальные, в общем, не очень понимали. Когда я открыл «Турандот», то уже буквально через три месяца понял, что сделал это преждевременно. Потому что слово «фьюжен» у нас вроде как-то болталось в воздухе, но никто точно не понимал, что это такое. И что такое паназиатская кухня, как выяснилось, не знал никто. Сегодня «Турандот» — более чем успешный ресторан. И причина в том, что люди «въехали». Через поездки за рубеж они открыли для себя паназиатскую кухню.

- Название «Шануар» — это отсылка к тому самому легендарному кабаре «Черный кот» на Монмартре? Или что-то новое вы в это вкладываете?

- На самом деле никакого отношения к кабаре это не имеет. Как говорил один мой друг, все, что я делаю, — это всю жизнь осуществляю свои детские мечты и планы. У меня было богатое детство, наполненное пронзительными впечатлениями. У мамы был клуб, куда приходили знатные иностранцы, актеры, звезды и прочие. Мы жили на Пушкинской площади, и, прогуливаясь по Тверскому бульвару с мамой, я периодически самодовольно (было мне лет 6–7) оглядывался и видел, что все мужчины разворачиваются и смотрят маме вслед. В чем была причина? Духи! Мама была экспортной певицей, могла выезжать за границу. И первое, что она бежала тут же закупать, — духи с волшебным запахом «Шануар», которые унаследовала от бабушки. Для меня вот этот запах французских духов из детства — это запах Франции.

- Вы взяли сюда шефом Эдуарда Архипова, известного достаточно на Урале. В Москве уже никого не осталось для этих целей, или вы считаете себя кузницей молодых поваров? В Париже, как я знаю, он не был. Он французскую кухню по книжкам изучил?

- Когда я тестирую нового шефа, это не заканчивается на уровне одной или двух дегустаций. Потому что комментарии, рассказы, примеры и прочее, прочее — это диалог, который бывает невероятно плодотворным. Эдуард — мастер, очень талантливый парень с блестящей фантазией. Диалог установился моментально и не из уважения к известному столичному ресторатору, а потому, что этот разговор был ему интересен. Моя работа с шефом — это своеобразный гипноз. Я постоянно говорю, смотрю в глаза, наговариваю. На следующий день смотрю уже на реакцию на уровне изменений в меню. Бывают случаи, когда я вижу: талантливый парень, но еще не готов, каким бы он ни был известным где-то там в регионах России. Он еще у меня поработает, чтобы немножко проникнуться, как я говорю немножко пафосно: «Чтобы у него формула крови совпала с формулой крови этого ресторанного дома». Иногда это происходит с невероятной скоростью. Вот с Эдуардом это произошло очень быстро.

- На месте «Шануара» надо было что-то открыть, или же это было какое-то долгое решение, выбор концепции. Как появился этот проект?

- Я с этим не спешил. Я настолько пропитан духом французских кафе, я так долго мариновался в них, провел там огромную часть своей жизни. Но при моем надрывном отношении к такому явлению, как французское кафе, которое сформировано за годы, мне надо было до этого дозреть. Мне нужно было просто передать некую объемную картинку, мое личное восприятие. Что и было сделано. И здесь почти нет антиквариата… Хотя, наверно, вот этот фонарь — это та самая бель-эпок и есть, каким и был Париж в конце XIX века. Переход от Наполеона III — это период, от которого я млею. Это один из самых пронзительных периодов, его я хотел каким-то набором форм и пятен передать.

- Довольны тем, что получилось?

- У меня нет ни одного ресторана, которым бы я был доволен. Наверно, «Турандот» — да. Но все остальные, включая кафе «Пушкин»… Не то что я в этом плане закомплексованный человек... Мои друзья часто говорят, что с Деллосом нельзя ходить к нему в рестораны, потому что он сидит и постоянно ошибки считает. В принципе, я стараюсь воспринимать то, что я делаю, через глаза гостей. Судя по тому, что я вижу, вроде ничего! Неплохо.

- А какие-то дальше планы у вас на открытие есть? Я помню, мы с вами обсуждали, что вы загорелись азербайджанской кухней.

- Это никуда не делось. Мы просто медленно к этому двигаемся. Мне не очень хотелось открывать в ковидное время, хотя, наверно, это было возможно. Я просто поставил все на стоп. Занимался в основном в тот момент Парижем, Катаром. Сейчас открываем второе кафе «Пушкин» в Катаре. Планируем открывать кафе «Пушкин» в Дубае.

- Арабский Восток вас захватил?

- Мне нравится арабский Восток. Я люблю такие замкнутые среды. Маленькие волшебные мирки.

- Сколько уже «Пушкиных» у вас за рубежом?

- Сейчас будет, я надеюсь, пять. Но мы не спешим с этим. Я не болен распространенным синдромом «ни дня без ресторана». Чем больше этот недуг прихватывает кого-то из коллег, тем больше идиосинкразия к этому у меня. Я совершенно не пытаюсь постоянно поражать, поражать, поражать. И причина простая. Мне очень нравится текущая работа, от которой я реально кайфую. Тем не менее, скорее всего, в течение одного года, если все сложится, мы откроем два, как мне кажется, очень интересных ресторана в Москве.

- Будем ждать с нетерпением. Красивые рестораны — это искусство. Но вы еще очень хороший бизнесмен. Помню, вы кормили в Катаре гостей чемпионата мира по футболу. Как это все у вас получилось?

- Это хорошо, что многие из нас попробовали себя на Западе. Это абсолютное излечение от комплексов. В ресторанной области мы никогда не чувствовали себя первыми. Потому что 70 лет ямы в области салата «Столичный» и резкое похудание книги «О вкусной и здоровой пище» по сравнению с первым выпуском не могли пройти бесследно. Нам нужно было лечение. Если бы мы не высадились на Западе и не попробовали себя, не поработали бы с замечательными западными поварами, директорами, метрдотелями, официантами и так далее, мы бы этот комплекс несли еще довольно долго. Излечились мы в течение года, максимум двух. Со словами: «Боже ты мой! Да, мы, оказывается, мягко выражаясь, не хуже, а во многом и лучше!» Поэтому победу в этой чудовищной битве, которая называлась тендером на обслуживание чемпионата мира по футболу в Катаре, мы восприняли почти как должное. Мы просто были лучшими. Возможно, могло сыграть то, что эмир Катара — большой поклонник борща в кафе «Пушкин», о чем он мне сам и сказал. Пригласив в свой дворец, он рассказывал потрясающую историю, как он всю жизнь мечтал о супе, который готовил ему папа в пустыне. И однажды, проходя по площади Мадлен, зашел в кафе «Пушкин». Увидел за соседним столом какой-то красный суп и заказал его себе. И случилось чудо! Это был тот самый вкус. Ну да, вкусы совпадают. Это прелестно.

- Результатами вы довольны?

- Конечно. Добиться похвалы от ФИФА — это вообще явление невозможное. Они никогда никого не хвалят.

- Это любовь к футболу у вас, или это чисто бизнес-подход?

- Футбол я люблю, но не до такой степени. Скорее это борьба со своими комплексами. То, что мы обошли основные кейтеринговые фирмы мира, которые бились там в кровь, чтобы получить место под солнцем. Там были все гастрономические форматы, включая и так называемый Pearl Lounge, в котором должен был быть трехзвездочный шеф, не меньше. И звездный кондитер. У нас менялись классы, но мы занимались и этим тоже. Нам надо было поразить гостей во всех сегментах.

- А то, что «Пушкин» у нас в рекомендации гида Michelin попал, а звезду не получил, вас как-то расстроило?

- Вообще нет! Из многих французских ценностей «Мишлен» долгие годы был частью моей жизни. По причине того, что я там много с кем дружил и дружу. Возможно, это и сыграло роль. Я ненавижу, когда мне начинают объяснять, как мне жить. Но была еще и другая причина. Нам пришлось бы здорово потерять популярность у русского клиента, чтобы понравиться «Мишлену» Это путь серьезнейших компромиссов, где главная твоя задача — не понравиться клиенту, а понравиться «Мишлену». Как поступают хитроумные рестораторы для того, чтобы клиентов сохранить? Они открывают специальный ресторан под «Мишлен». Но во время ковида мы все-таки решили сконцентрироваться на текущей работе. Открывать новый ресторан в ковид меня как-то «ломало». Хотя я понимал, что, наверно, надо это сделать.

- Была смешная история, что «Волна» получила рекомендации «Мишлен», будучи уже неработающей.

- «Мишлен» — это замечательный театр, и люди в нем — актеры. И очень жесткий. Они, конечно, демонстрируют в порядке кокетства собственную демократичность. Допускают периодические исключения из своих правил. Но не в Москве. Они не были особо в восторге от того, что они здесь наблюдали. Поэтому однажды за чашкой мерзкого кофе в одном французском кафе мне было изложено первое, второе, третье, десятое. Я сказал: «Ребята, я подумаю, конечно, но скорее нет, чем да!» Мне надо было переделать энное количество пунктов в тех ресторанах, которые были назначены на эту тему. Я не стал этого делать. Я просто не понимал, что мне это даст? На Западе это совершенно по-другому устроено. Как только ты получаешь звезду, ты моментально имеешь право поднимать ценник. Поэтому, учитывая их чудовищные расходы, получение звезды для них — это вопрос жизни и смерти. Хотя все равно рано или поздно, наверно, сделаем ресторан под «Мишлен».

- Пельмени — это по-прежнему ваше любимое блюдо? Даже во французском ресторане «Шануар» в меню есть пельмени.

- Да, это фишка. Пельмени не только у нас в России присутствуют. Те же равиоли есть в громадном количестве брассери и бистро во Франции. И, кстати, одни из самых лучших я ел у того самого супергастрономического Сандеранса. И это было круто.

- Я могу сказать, что здесь я и бургер пробовал. Он меня покорил.

- Спасибо. Вот это главный комплимент, на который я и работаю. Ради этого стоит жить.

- А что с «Казбеком»? Я так понимаю, там поменялся шеф. Будет ли какая-то смена концепции, или он подхватил?

- Будет развитие концепции. Для многих ресторанов отъезд шефа — это трагедия. Мамия Джоджуа провел в Москве немало лет и получил замечательное предложение. Я ему сказал: «Да не парься! Я очень тебя люблю и очень тобою дорожу, но, поверь мне, я попытаюсь твой отъезд повернуть в плюс, а не в минус». Что значит «плюс»? Просто ты находишь талантливого человека с совершенно другим взглядом на вещи. И чем он дальше от того, кто здесь рулил, тем интереснее. И я уже радуюсь тому, что наблюдаю в течение полугода. Уже есть очень интересные находки.

- А «Фаренгейт» — это для вас кузница молодых кадров? Красов, Ковальков… Это так задумывалось?

- Это так получилось. Кузница молодых кадров у меня происходит на каждой кухне. По неопытности в 90-х годах я упускал этот момент. Поэтому сейчас немалое количество ведущих поваров этого города и даже Санкт-Петербурга рассказывают, как они у меня работали в юности. Жизнь научила вглядываться в людей внимательно. Сейчас почти в каждом ресторане у нас имеются перспективные ребята, которые, несомненно, станут большими шефами. По крайней мере, на еще один проект, который мы собираемся делать, я уже примерно знаю, кто это будет. Потому что да, «Але, мы ищем таланты!» Есть яркие ребята. И это очень радует.

- Давайте немножко от ресторанов отвлечемся. Вы еще же и коллекционер большой. Где вы храните все свои артефакты?

- Да повсюду! Моя коллекция, так или иначе, основана на некоторой прикладной составляющей. По принципу это очень хорошая и полезная картина: она дырку на стене закрывает. Все, что я приобретал за свою жизнь, формировалось в некое направление, связанное со словом «классика». Будь то греческие вещи, римские или барочные. Мне в них хорошо. Я, наверно, процентов 20 рабочего времени посвящаю исследованию современного искусства. И чем глубже я закапываюсь в эти исследования, тем больше понимаю, что пока это все пустое место. Ничего за этим не стоит. Как сказала моя дочь, отучившись на архитектуре в Вестминстерском колледже, которая воевала со мной все свое детство на тему ценности современного искусства: «Папа, ты не так уж неправ, дурят нашего брата по полной программе». Я говорю: «Боже! Ну наконец-то отец достучался до дочери!» На фоне убогости и бедности современного искусства, которое даже провокационный момент теряет, великие произведения классики невероятно атмосферны. Конечно, я очень счастлив, что я так долго учился и что я в этом разбираюсь. И что я могу с хранителем Лувра говорить на абсолютно одном языке и даже кое в чем его корректировать. Причина? Я чудовищно упертый человек. До маниакальности. Поэтому, когда я во что-то вгрызаюсь, я, как питбуль, уже не могу выпустить. У меня челюсти не разжимаются.

- Не оценивали свою коллекцию?

- Никогда! И причина очень простая. Дело в том, что главная ценность — это знание. Я среди пепла на глазах у всех вытаскивал и покупал за один евро такие алмазы! Сейчас от одного из главных музеев Франции идут слезные письма с просьбой выставить большую картину, которую я купил за 2200 евро. Причем куплена она была абсолютно в открытую, ее все видели, но только я один знал, что это. Перед тем как ее акцептировали для этой выставки в музее, было шесть экспертиз от различных организаций и именитых экспертов. Так, конечно, получается не всегда, но случаев таких немало. И я этим горд.

- Вы сейчас следите за ресторанной жизнью Москвы, страны, в какие-то новые места ходите? Что-то нравится?

- Да, нравится. Есть очень сильные и талантливые ребята. Имена называть не буду. Другое дело, что эта борьба за «Мишлен» становится в данной ситуации абсолютно бессмысленной. Но в этом есть определенный позитив. Потому что мы можем совершить поворот к аутентичности, неважно, какой национальности. По нам, при нашей сформировавшейся клиентуре, среди которой немало возрастной, удар приходится гораздо меньше, чем по другим. Но тем, по кому он пришелся, придется сейчас приобрести более серьезный настрой, более консервативный. Да, мы, скорее всего, сейчас вырулим на уровне России из этого бесконечного потока провокационного эпатажа. Согласно моей шкале ценностей, это хорошо.

- Вы неоднократно признавались в любви к Москве. Но при этом говорите, что любовь у вас странная и нездоровая. В чем нездоровье?

- Скорее так говорят мои друзья. Когда мы спорим о любви к России, к Москве, и у меня уже заканчиваются аргументы, я им говорю: «Поживите с мое столько, сколько я пожил и поработал там, вы такою любовью к Москве преисполнитесь, что мама родная!» Большинство в лучшем случае либо были там в командировке либо наблюдали всю эту красотень из окна туристического автобуса. Поэтому кажется, что все там так хорошо. А я это все хлебал половниками в течение долгих лет, знаю все амбивалентные стороны жизни на Западе. Да, я очень люблю Париж. Но на самом деле это на самый комфортный город, если там жить. Венеция тоже прекрасна, но жить там нельзя.

А любовь к Москве — это же невозможно объяснить, это просто можно чувствовать. Я действительно обожаю этот город. Я люблю по нему гулять, люблю разговаривать с людьми. Я все тут люблю. Другое дело, что я совершенно урбанистический человек. Да, у меня есть дача, но я точно так же хорошо себя чувствую здесь, в квартире на Тверском бульваре. Мне в этом муравейнике абсолютно в кайф. И так было всегда. Буквально совсем недавно, 60 лет назад, я шел с родителями вот по этому самому бульвару. И я каждый раз, проходя мимо этого жуткого недостроенного МХАТа, терзал и мучил папу, почему столько лет стоит какое-то абсолютно несуразное здание? Я знаю здесь каждый кирпич!

- Что бы вы хотели пожелать себе в наступающую весну и всем нашим читателям?

- Последние два года по объективным причинам я как-то все больше желал здоровья. Но я оптимист. Я уверен, что красота спасет мир, стараюсь жить в этой красоте и по мере возможности ее делать. А для этого нужен, конечно, драйв. Поэтому не опускать голову, не терять драйв! Я всегда говорю так: «Не дай бог мне заскучать!»

- Это прямо тост. За драйв и красоту!

- Я же ресторатор. Это моя задача.

Автор: Михаил Шенштейн

По материалам https://www.afisha.ru/restaurant-news/restorator-andrei-dellos-o-lyubvi-hitrosti-i-shanuare/
ФотографииМихаил Голденков, архив пресс-службы

Похожие статьи

О чем мечтали рестораторы Татарстана на коллегии АРиО

О чем мечтали рестораторы Татарстана на коллегии АРиО

На коллегии Ассоциации рестораторов и отельеров Республики Татарстан, прошедшей накануне, бодро отчитывались о результатах 2022 года, благодарили всех причастных и строили планы на начавшийся 2023-й. Судя по оптимистичной риторике, рестораторы оправились от пандемийных и кризисных потрясений и готовы принимать новые сотни тысяч туристов хлебом-солью (или чак-чаком и гусем, или паназиатскими изысками — уж кому как больше нравится).

Уход Booking.com удвоил прямые продажи отелей в России

Уход Booking.com удвоил прямые продажи отелей в России

За год прекращения работы сервиса Booking.com в России рынок бронирования отелей в России претерпел глобальные изменения. Доля прямых бронирований на сайтах отелей удвоилась. Кроме того, россияне распробовали ранее существовавшие, но менее популярные онлайн-сервисы.